Юрий Владимирович Линник. Фот. Ларионова И.И.

 

Линник Юрий Владимирович — доктор философских наук, профессор кафедры философии и культурологии Петрозаводского государственного университета, г. Петрозаводск

 

Этот материал, посвященный памяти своего друга, поэта Евгения Александровича Евтушенко, Юрий Владимирович прислал в редакцию журнала «История в подробностях» в апреле прошлого года. В силу того, что номера журнала тематические, ни в один из номеров за прошедший период он не вошел. Так и остался в портфолио редакции. Кто бы мог знать, что труд-посвящение памяти друга обернется посвящением памяти самого автора — Юрия Владимировича Линника. Может быть это Провидение, связавшее память двух друзей, двух гениев России в единое целое. Низкий поклон и светлая память гениальным поэтам Русского мира.

Михаил Кобылинский, главный редактор журнала «История в подробностях»

 

 

Памяти Евгения Александровича Евтушенко

Ανθολογια

Евгений Александрович Евтушенко — фигура титаническая. Все, что он делал — разительно перекрывает обычные масштабы. Три тому примера:

– вздымал своим словом многотысячные стадионы;

– пошел еще дальше — сообщил русской поэзии глобальную мощь;

– задумал и возвел небывалые — воистину циклопические — антологии-небоскребы.

Будто это о нем написал Владимир Луговской:

 

Живут великаньи чувства

В натруженном сердце том —

Мечта овладеть природой,

Планетный покинуть дом,

Увидеть не наши зори

И вновь коснуться зари.

Когда по весне

Токуют

Влюбленные глухари.

 

Евтушенко Е.А. Строфы века. Антология русской поэзии. 1995

 

Все так и будет. «Строфы века» вышли в 1995 г. Там есть и мой уголок. Это так смотрится:

ЮРИЙ ЛИННИК _____________________ р. 1944, Беломорск, Карелия.

Тонкий религиозный философ, собиратель картин и стихов полузабытых биокосмистов. Оказал бесценную помощь при составлении этой антологии.

 

Разрыв

 

Смолчать? Но чувствую опять,

Едва заслышу святотатца,

Что слова мне не удержать

И у черты не удержаться.

 

Вид у тебя весьма неплох,

О, баловень преуспеванья! —

Застигнут совестью врасплох,

Ты высвечен до основанья.

 

Вот он, разрыв! Вот он, разлом!

Во имя славы суесловной

Границу меж добром и злом

Однажды ты назвал условной.

 

Меру моего содействия Евгений Александрович преувеличивает. Однако будет нелишним пояснить его слова. Тут намечается несколько сюжетов.

 

1. Поэты-биокосмисты

 

Надо ли говорить о том, что Евгений Александрович очень и очень причастен к русскому космизму? Это он великолепно сыграл роль К.Э. Циолковского. Глубокие связи высвечиваются и в стихах. Поэма «Голубь в Сантьяго» содержит такие строки:

 

Я ненавижу смерть, как Циолковский,

который рвался к звездам потому,

что заселить хотел он целый космос

людьми, бессмертьем равными ему.

 

Вы приглядитесь к жизни, словно к нитке,

которую столетия прядут.

Воскресшие по федоровской книге,

к нам наши прародители придут.

 

К нам приплывут на стругах, на триреме.

В ракеты с нами сядут Ромул, Рем.

А если я умру — то лишь на время.

Я буду всюду. Буду всеми. Всем.

 

И на звезде далекой гололедной,

бросая в космос к людям позывной,

я буду славить жизнь, как голубь мертвый,

летающий бессмертно над землей.

 

В нынешние печальные дни это звучит обнадеживающе! Евгений Александрович очень любил «Амаравеллу». На фоне ее внеземных полотен мы говорили в 1988 г. о будущей антологии. Я спросил составителя: найдется ли место в ней для поэтов-биокосмистов? Информация о таковых оказалась для Евгения Александровича новой. Это 20-е годы ХХ века. Группа именовала себя двояко:

– биокосмисты: Вселенная мыслилась как нечто одухотворенное и вочеловеченное;

– имморталисты: буквально — бессмертники; последователи Н.Ф. Федорова бросили вызов Танатосу — и не только риторически, а на уровне четко формулируемой программы.

Вот ее сногсшибательная суть: надо погрузить все человечество в анабиоз — и пробудить после того, когда на смерть найдется управа. Эта фантасмагорическая идея поразила Евгения Александровича. О ней он пишет в антологии. На встрече присутствовала чудесная девушка Лена, поклонница Евгения Евтушенко. У нее был прекрасный почерк. И вот она стала переписывать с бледных оригиналов стихи биокосмистов-имморталистов. Большую работу проделала! Не было тогда копировальных устройств, запросто доступных малым мира сего — все «ЭРЫ» чекисты держали под строгим контролем.

Особый интерес у составителя вызвало творчество Александра Борисовича Ярославского (1896–1930). Талантище! Он дерзил коммунистам. За что и сложил свою буйную головушку на Соловках. В 1922 г. полюбил Евгению Марон. Они поженились. И надо же! Вскоре после медового месяца случилась беда: Евгения попала под поезд — потеряла ступни обеих ног. Сделали ей железные протезы. После ареста мужа рвалась на Соловки. Добилась встречи с высокопоставленным катом. Тот измывается над нею. И вот она снимает протез — и колотит им по мерзавцу. Одна из самых жутких и трагических сцен в истории ГУЛАГа! 20 июня 1931 г. Женю расстреляли на Секирной горе.

 

Эта книга посвящена Евгении Марон. Весь ее тираж был пущен под нож. Вот один из чудом уцелевших экземпляров

 

Евгений Александрович вернул имя А.Б. Ярославского русской поэзии. Александр и Евгения любили Русский Север. Еще в 1924 г. на некоторое время они обосновались в Кеми. Будто тянуло их к месту будущей погибели! Несколько замечательных стихотворений Александр Борисович написал в Петрозаводске.

 

Смерть и улица

 

Маленький ребенок

Неожиданно умер

И коротенький гробик

Уже в углу; —

Как странно идти с ним

В уличном шуме

По весеннему

Ветреному теплу…

Взяв из пыльного дома

Приказ о смерти,

Я иду на кладбище

И гробик несу…

Мой приказ —

В перемятом

И потном конверте; —

Он застегнут в жилетном,

А гроб — на весу…

— Почему так любезно

Сторонятся люди —

Разве с гробом

Я стал

Интересней чем был. —

Солнце жестко смеется

На небесной полуде

И щекочет мне ноздри

Весенняя пыль…

— Вот и кладбище

Близко —

Какое большое! —

Что же? — Мертвые тоже

Ведь любят простор. —

— Как ты грузен мой сын, —

Я устал в этом зное; —

Капли пота

Сердито —

Со вздохом обтер…

Вот уже деловито

Размышляет могильщик, —

Он совсем не герой

Из шекспировских пьес; —

Он поднял этот гроб,

Не спеша,

Как носильщик, —

И, слегка покряхтевши,

В часовне исчез…

Он сейчас же вернулся,

И просит конечно,

С традиционно нелепою

Миной

На чай —

Здесь торговля, как смерть,

Неизменно и вечно:

Близ рожденья начни, —

Возле смерти кончай…

Вот лопата кусает

Слезливую землю; —

Яма ласково ширит

Чернеющий рот; —

Мысли ласково теплю

И раздумчиво внемлю.

Как могильщик все роет

И роет,

Как крот…

— Вот насыпали холмик —

Простая могилка; —

На кладбище — миллионы

Таких же могил;

— И удары лопаты

Уходят не гулко —

Здесь еще для кого то

Могильщик спешил…

— Вот и все…

— Очень просто:

Комья глины

И гробик…

И по улицам — жарко…

Шум толпы и трамвай…

И обведенный воском,

Чуть синеющий лобик; —

И потом —

Запах свежей земли

И, — «на чай»…

— Деловито и просто.

Обыденно и нужно.

— Даже пасха для мертвых —

Совсем как живым…

— Только где-то истертая

Боли жемчужина

И тоска,

Как кадильный,

Струящийся дым…

— Что ж? — попробуй, попробуй! —

Пойди-ка, — изрань кого! —

Ты, прислужница смерти —

Вещунья — тоска! —

— Только я не боюсь. —

Я пойду на Ваганьково,

Что бы мыслей встревоженных

Вспенить каскад…

Этих дней разлохмаченных

Пышная сдоба

Пусть спокойно расстелет

Бессмысленный слой. —

Я спокоен,

Я знаю,

Что можно заштопать

Даже смерть

Этой быта бесцветной иглой…

У кладбища и улиц

Стираются грани —

Я не знаю —

Где — жуть, —

Где — величье, —

Где взлет? —

— Тени улиц мелькают

На мозга экране

Или лица кладбищ

Воздвигают свой гнет? —

Я измучен!..

Я спутал —

Где — полюс, и, — тропик. —

Все покрыл беспредельно

Обыденный слой…

Ты — мой компас единственный, —

Маленький гробик, —

Но ведь ты — далеко

Под безликой землей!..

Петрозаводск, 18 августа 1924 г.

 

2. Максимилиан Волошин

 

Говорю навскидку: самое большое место в антологии занимает Максимилиан Волошин. Часть стихов — первая публикация в постсоветской России. И тут я малость пособил составителю. Как это получилось? Евгений Александрович обратил внимание на висевшую у меня акварель Максимилиана Волошина. Он чтил поэта. Любил Коктебель. Завязался разговор на эту тему.

 

Акварели Максимилиана Волошина

 

Что-то мне захотелось процитировать. И я извлек из своего спецхрана парижский двухтомник М.А. Волошина. Он так выглядит:

 

Парижский двухтомник М.А. Волошина

 

Евгений Александрович буквально вцепился в это издание. Сие меня чуток удивило. Ведь поэт часто бывал во Франции. Первый том вышел в 1982 г., второй — в 1984. Ну пропустил. Бывает.

В Переделкино Евгений Александрович показывал мне полный комплект «Современных записок», который у него был изъят при возвращении из заграницы. Вернули со скрипом. Но ведь как унизили великого русского поэта! Тамиздат Евгений Александрович, конечно же, знал и ценил. А тут получилась лакуна. В Петрозаводске она была восполнена. Необходимо сказать несколько слов об издателе двухтомника. Это Борис Андреевич Филиппов (1905–1991). Есть два человека, сделавших для русской поэзии — ее памяти и славы — много больше всех других. Называю их имена: Борис Филиппов и Евгений Евтушенко.

Борис Андреевич подготовил и издал на Западе считай академические — предельно полные и досконально прокомментированные — собрания сочинений Бориса Пастернака, Анны Ахматовой, Николая Гумилева, Осипа Мандельштама, Николая Клюева. А еще сборники Марии Шкапской и Николая Заболоцкого. А еще — это уже проза — четыре тома Евгения Замятина. И многое-многое другое. Длинен список его публикаций.

Особо следует выделить антологию «Советская потаённая муза» (Мюнхен, 1961) — Евгений Александрович видел в ней образец для себя. Издавал Борис Андреевич и авторов третьей волны. Сам был великолепным прозаиком и поэтом. Имел трудную судьбу. 1927 г.: первый арест на два месяца за участие в религиозно-философском кружке С.А. Аскольдова «Братство св. Серафима Саровского». 1936 г: второй арест. Пять лет лагерей в зырянских краях. Потом переселение в Новгород Великий. Потом — немцы. Много было наговорено на Бориса Андреевича. Это мучило его всю жизнь. Однако 6 июня 1995 г. Прокуратура Санкт-Петербурга полностью реабилитировала выдающегося филолога и писателя. Точка.

Заметим: если бы на нем висело что-то серьезное, то ни при какой погоде он не был бы допущен в США — контроль при въезде там был доскональный и жесткий. Заслуги Бориса Андреевича перед русской культурой огромны.

 

Борис Андреевич Филиппов, профессор Американского университета в Вашингтоне. Щедро снабжал меня первосортной духовной пищей. Готовлю к изданию обширную переписку с ним

 

Спасибо Олегу Назаровичу Тихонову, редактору нашего «Севера» — с моей подачи он опубликовал в ноябрьском и декабрьском номерах за 1990 г. «Кресты и перекрестки» Б.А. Филиппова. Боже, как радовался старик! Накануне ухода на него упал лучик с родины.

Наработки Бориса Андреевича очень помогли Евгению Александровичу. Слава собирателям! Слава антологистам! Они спасают от распыла наше наследие — работают против сил беспамятства. Это ведь наихудший вид энтропии.

 

3. Эмиль Кроткий и Эммануил Герман

 

Эмиль Кроткий? Ну да, блистательный смехач — когда-то в Совдепии имели широкий ход его эпиграммы. От них веяло вольнолюбием. Вот мое убеждение: не было более остроумного человека на Руси. Мастерски играл словом. Никто лучше него не использовал возможности отстранения, содержащиеся в омонимии — привожу хрестоматийный пример: Крашеный пол (женский).

Передо мной собрание хохм, глумов, прибамбасов Эмиля Кроткого — делаю случайную выборку:

– Когда вагоновожатый ищет новых путей, вагон сходит с рельсов.

– Скульптор увековечил свою ошибку в мраморе.

– И траве приходится пробиваться.

– Ничего не брал на свою ответственность. Говоря, что Земля вращается, добавлял: «По словам Коперника».

– Каждую приставшую к нему мысль он по прошествии трех дней считал своею.

– Если бы все хватали звезды с неба, не было бы звездных ночей.

Эмиль Кроткий и Евгений Евтушенко были знакомы. Есть в антологии стихи Эмиля Кроткого. При этом раскрыт псевдоним юмориста — как за щитом, за ним прятался от антисемитов Эммануил Яковлевич Герман (1892–1963). В двадцатые годы он издал несколько изумительных книг стихов. Я высказал Евгению Александровичу такое мнение: в новом издании антологии надо представить Эммануила Германа более ярко — напечатать лучшее. Подборка в антологии мне показалась несколько случайной. Шел 2009 г. Работа над второй редакцией — объем предполагалось увеличить на несколько порядков — была в полном разгаре. Евгений Александрович попросил меня уточнить пожелание. Я извлек имевшиеся у меня раритетные издания поэта. Очевидно, раньше Евгений Александрович их не знал — при составлении антологии использовал другие источники. Он считал Эммануила Кроткого хорошим поэтом — но относил его к так называемому второму ряду. Этот ряд меня всегда интересовал. Обычно именно внутри него стих начинает мутировать, предвещая глубочайшие — коренные — преобразования и самого духа поэзии, и ее стилевого измерения. Все относительно!

 

Эмиль Кроткий — Эммануил Герман

 

Второй ряд часто забегает в будущее, оставляя позади себя передовую шеренгу — но для выявления этого поразительного эффекта необходима дистанция во времени. Вот мое глубокое убеждение: самый эпичный — самый пронзительный — образ русской революции создан Эммануилом Германом. Я говорю Евгению Александровичу: это грандиозный — уж простите за возможный перехлест, но в моих глазах — великий поэт. Евгений Александрович глядит на меня с недоверием. Не занесло ли? Но вот он берет в руки «Растопленный полюс». Начинает его перелистывать. Останавливается на девятой странице. Читает стихи про себя — потом, возвратившись к первой строфе, вслух:

 

Революция. (Рассказ очевидца)

 

Не видя праздника — откуда? —

Зевали будни тяжело,

Когда негаданное чудо

Вот этой улицей пришло.

 

Стучал кузнец, хитрил лабазник,

Взрывали сено зубья вил…

Но кто-то вдруг великий праздник

Среди недели объявил.

 

Еще швейцар полоской байки

Прилежно чистил ручек медь;

Еще сердитые хозяйки

На рынке выбирали снедь;

 

Еще тоску гнала работа, —

Но вдруг, решив, что пробил час,

Спеша, захлопали ворота,

Как веки изумленных глаз.

 

Прохожих шаг тревожно быстрый.

И лица белые, как мел…

И где-то близко гулкий выстрел

Тревожной радостью гремел.

 

Щемленье в сердце, легкость в теле,

Смятенных мыслей кутерьма…

Сорваться с улицы хотели

Ее тяжелые дома.

 

Палили в воздух — для острастки,

Мальчишки подымали гам.

Пылали желтые участки,

Как свечи уличным богам.

 

Ну-ну, трещало ж на пожаре!

Казалось, кто-то балки грыз.

Сбежав из пыльных канцелярий,

Меж ног метались сотни крыс.

 

С непринужденностью хозяев,

Небрежно выпустили мы

Из клеток барских попугаев

И заключенных из тюрьмы.

 

Пылали башни — что кадила.

Дверьми швыряя, как сквозняк,

Развязно улица входила

В самодовольный особняк.

 

А там, подобьем винных пробок,

Под свод взлетали гнев и смех —

И тот, кто был обычно робок,

Сегодня стал смелее всех.

 

Окно высаживали локтем,

Кровавя дуб тяжелых рам.

Кичась, сапог, клеймящий дегтем,

Шагал по плюшевым коврам.

 

Смешной великого виновник,

Впервые жалок, глуп и слаб,

Сдавался чопорный сановник

На милость разъяренных баб.

 

Потом — утихло. Где-то ломом

Крушили камень и металл.

Но красный флаг над царским домом

Уже победно трепетал.

 

Алели пятна у канавки,

Убитым мастерили склеп.

А из окна разбитой лавки

Уж продавали свежий хлеб.

 

Стихи захватывают Евгения Александровича. Сейчас он — весь воодушевление. Весь порыв! Никто так не умел сопереживать чужие стихи, как Евгений Евтушенко — будто они вышли из-под его пера. Будто это свое, родное. Невероятный дар участия — сочувствия — эмпатии! Вот так он всю русскую поэзию через себя пропустил. Стал ее рыцарем.

 

Скромная могила поэта на Введенском кладбище

 

Прочитав «Революцию», наш гость немедля набрал номер Евгения Владимировича Витковского — это редактор «Строф века», пристальный исследователь и блистательный издатель авторов пресловутого второго ряда.

— У тебя есть Эммануил Герман?

— Что-то в копиях.

Наташа тут же сделала ксерокс «Растопленного полюса». Множительная техника — слава тебе Господи — теперь особо не контролируется органами: хоть здесь отступили. А сколько на этой ниве раньше случалось острых моментов! Таков наш скромный вклад в благородное дело поэта.

 

С этими книгами Евгений Александрович работал у меня дома в мае 2009 г.

 

4. В обнимку со скоморохами

 

День 27 мая 2009 г. запомнится в Карелии вот этим событием — цитирую старую хронику: «В Петрозаводском государственном университете прошла конференция ʺДревнерусская поэзия и современная литератураʺ с участием поэта, прозаика, киносценариста, кинорежиссера, члена Союза писателей Москвы, Почетного члена Американской академии искусства, действительного члена Европейской академии искусства и наук, Почетного доктора Петрозаводского государственного университета Евгения Александровича Евтушенко».

Конференция была приурочена к знаменательному событию: вышел в свет первый том нового — сильно раздвинутого, укрупненного — извода евтушенковской антологии.

 

Евтушенко Е.А. В начале было Слово… 10 веков русской поэзии. Антология. Т. 1. М.: Слово, 2008. Именно этот фолиант собирались обсудить в Петрозаводском государственном университете

 

Издание пресеклось на первом томе. С 2013 г. стала выпускаться видоизмененная версия антологии.

 

Поэт в России — больше, чем поэт. Десять веков русской поэзии. Антология: В 5 т. Т. 1 / Сост. Е.А. Евтушенко. М.: Русский мир, 2013

 

Евгений Александрович Евтушенко в Петрозаводском государственном университете. 2009

 

В обоих случаях первые тома отражают фольклорный пласт русской словесности. Их сравнение будет важным для нас. Мероприятие разочаровало поэта. Он хотел услышать мнения о своем детище — но разговор уходил в другую сторону. Выступил и я — по существу вопроса. Говорил о харизматической роли Русского Севера в сохранении народной поэзии. Высказал упрек: почему в антологии отсутствует ошеломительная — не знающая аналогий, действительно несравненная — былина «Вавило и Скоморохи»? Помнила ее только Мария Дмитриевна Кривополенова — заповедная старушка с Пинеги. Посоветовал составителю использовать при следующем издании запись, сделанную Ольгой Эрастовной Озаровской — фольклористкой от Бога.

Как герои былины похожи на нашего поэта! Это русские Орфеи. Силой слова они высветляют — облагораживают — мир. Улучшают качество бытия. Ржаной хлеб становится пшеничным. Холщовая ткань — атласной. Глядите: оживают убитые птицы. На них как бы опробывается федоровский проект. В мире не должно быть пагубы. И вообще никакого зла.

 

Заиграл Вавило во гудочик

А во звоньчятой во переладец,

А Кузьма с Демьяном припособил.

 

Какова ближайшая цель? Она ставится со всей определенностью:

 

Мы пошли на инишьшое царьсво

Переигрывать царя Собаку,

Ишше сына его да Перегуду,

Ешше зятя его да Пересвета,

Ешше дочь его да Перекрасу.

 

Скоморохи победили! Нет больше на Руси ни тирании, ни коррупции. Государственный переворот совершили поэты-скоморохи. Оружием их были не бомбы, а гудки и сопели. Разве это не созвучно упованиям и чаяниям Евгения Александровича? Поэт ушел из этой жизни — но вошел в другую. Там его встретили Вавило, Кузьма, Демьян. Было трио — стал квартет. Мой старший брат и учитель, Вы любили эти стихи Константина Случевского — они о нашем святом ремесле:

 

Смерть песне, смерть! Пускай не существует!

Вздор рифмы, вздор стихи! Нелепости оне!..

А Ярославна все-таки тоскует

В урочный час на каменной стене.

 

Один из наших с Наташей алтарей — посвящение Марии Кривополеновой (ксилография П.Я. Павлинова, 1916) и Ирине Федосовой (фотооткрытка конца XIX – начала XX вв., Нитжний Новгород). Евгений Александрович воздал обеим народным поэтессам. В руках держу коллекционное издание поэмы «Тринадцать» — подарок поэта. Этой маленькой инсталляцией хочу подчеркнуть связь Евгения Евтушенко с фольклорной традицией Русского Севера

 

Перемежаю издания О.Э. Озаровской с книгами Е.А. Евтушенко. Закрепляю корневую связь

 

Бессмертно русское слово. Бессмертна Ярославна. Бессмертны Вы.

08–09.04.2017

 

Холодные проводы

 

Да, подкидывали премии. Да, палок в колеса особо не ставили. Но все же относились к великому поэту настороженно. Это понятно: он четверть века жил в США — чаял сближения наших стран. О братании на Эльбе всегда говорил с ликованием. С упованием и надеждой! Мечтал о том, чтобы локальная встреча на европейской реке переросла в глобальную встречу на двух океанах — Тихом и Атлантическом. Не в час! Не в пору! Не ко времени!

 

Советский и американский солдаты обнимаются во время встречи на Эльбе. Земля Саксония. 25 апреля 1945 г.

 

О похоронах Евгения Александровича говорили в самом конце новостных программ. Как бы подчеркивалась незначительность — третьестепенность — этого события. Очень уважаю космонавта Георгия Гречко. Вначале на экранах шел пространный репортаж о прощании с ним, потом — как-то куце и неряшливо — сообщалось о проводах Евгения Александровича. Но космонавтов у нас 121. А Евтушенко — 1. Это последний классик русской литературы. Надо было бы провести гражданскую панихиду не в тесном ЦДЛ, а в Колонном Зале Дома Союзов. Опять не ко двору пришелся Евгений Александрович. И так всю жизнь.

Однажды я спросил его: — В Талсе ностальгируете по Переделкино? В точности ответ воспроизвести не могу. Но вот смысл: сегодня тут, завтра там — как на одной улице. Евгений Александрович был космополитом в самом высоком и чистом смысле этого слова. Чем ты всемирней, тем ближе к родине: эту парадоксальную зависимость поэт воплощал со всей убедительностью.

Как я понимаю и объясняю его трудоустройство в ненавистной Америке? Первый фактор очевиден: по Карлу Марксу — экономический базис. Займемся компаративистикой. Приплетая к ней свое имя, вовсе не выказываю амбиций — я типичный малый мира сего, пожилой интеллигент, униженный нынешней властью. Это не сетование — никак не нытьё. Просто констатация факта.

 

Стрелец. Худ. Эрте (Тыртов Р.П.)

 

Свой сравнительный анализ я хочу привязать к конкретному примеру. Мне его подсказал Антикварный аукцион–17 в ЦДХ. Иду от галериста к галеристу — и вдруг балдею: оригиналы Эрте! То бишь Романа Петровича Тыртова (4.11.1892, Санкт-Петербург – 21.04.1990, Париж). Выставлено с десяток авторских графических листов. Среди них — этот: мой любимый «Стрелец». Из цикла «Зодиак». Цена примерно 114 000 руб. Ведь не баснословные деньги! Как приобрести для Полимусейона? Сравниваю месячные жалования — в рублях, по сегодняшнему курсу, с округлением:

– Депутат Госдумы РФ — 800 000.

– Профессор Евгений Евтушенко в Талсе — 450 000.

– Профессор Юрий Линник в Петрозаводске — 16 000.

Вот так, ребята. Народный избранник может в месяц заработать на семь работ Эрте. Мне ради приобретения одной пришлось бы вкалывать почти восемь месяцев. Евгений Александрович вложил 400 000 долларов в свой переделкинский музей. Подарил его любимой стране. Мог бы он это сделать, не пересекая бугор?

 

Музей-галерея Евгения Евтушенко в Переделкино

 

О втором факторе отъезда — ниже: сугубо моя гипотеза. Бог берег нашего гения! Поначалу довлела проблема выживания. Потом — так мне мнится — начал работать инстинкт самосохранения, понимаемый здесь философски: не как страх за собственную шкуру, а как промыслительное — скорее бессознательное — желание уйти в такую нишу, где можно спокойно работать, осуществляя главное. Все-таки дистанция между Оклахомой и Подмосковьем работала наподобие защитной ограды. Нельзя было напрямую ринуться в драку! А ведь Евгений Евтушенко — человек горячий. Сколько раз в наших Палестинах сожгли бы его чучело? Забросали гнилыми яйцами? Залили зелёнкой? Убежденного антифашиста могли и прикончить. Среда для этого — вполне соответствующая.

Марат Тарасов пытался пробить специальную субсидию для своего друга. К президенту обращался. Понапрасну! Не нужен был в России поэт с набатным голосом. Ситуация устраивала обе стороны. И вправду: все к лучшему. Я бы тоже хотел подарить России свой Полимусейон. Но не просто фонды, что в атмосфере безответственности и вороватости крайне опасно, а целокупно — вместе со зданием. Коли такового не нашлось для меня, то как на него заработать? Была такая возможность: предлагали в Европе серию выставок. Поверил посулам негодных чиновников из Министерства культуры Республики Карелия: мы все тут сами устроим. Надули. Аспиды! Локоть не укусишь.

Замечу, что Евгений Александрович болел за меня — приезжая в Карелию, не раз говорил о Полимусейоне с мэрами, губернаторами, министрами культуры. Теперь понимаю бессмысленность этих попыток. Пока власть не станет народной, демократической — будем прозябать. Я — психологически — доселе совок. К тому же врос в северную морену: эмиграция для меня невозможна. Лучшие умы и таланты нынче широким потоком уходят за рубежи отечества. Это огромная потеря для страны. Это трагедия! Обидно? Кому-то такое положение дел выгодно. Не ропщу. Я счастлив здесь и сейчас. Нет у меня «Стрельца» Романа Тыртова — но есть «Стрелец» Тамары Юфа. Ведь не хуже!

 

Стрелец. Худ. Юфа Т.Г.

 

Это обложка к моей книге «Ноктюрн». В тяжелейших условиях мне удалось много сделать для культуры России. Кажется, впервые два ошеломительных мастера, работавших в зоне взаимодействия стилей модерн и арт-деко, сейчас пересеклись в текстовом пространстве — это дает мне повод продолжить свои сравнения.

В 1989 г. — незадолго до кончины — Романа Тыртова пригласили в Нью-Йорк для оформления двух спектаклей. Его горячим поклонником был — и остается доныне — никто иной как Дональд Трамп. Да, тот самый. Ныне хозяин Белого дома.

Какой апофеоз он устроил русскому художнику! Это был праздник — величание — торжество. Когда у нас умильно строили какие-то надежды в связи с Дональдом Трампом — я хохотал: ну не сможет — ни при какой погоде не сможет — ценитель Эрте столковаться с правителями нынешней России. De gustibus et coloribus non est disputandum — Там нет рассуждений о вкусах и цветах. Нам привычней сокращенный парафраз: О вкусах не спорят. Но сравнивать их совсем не предосудительно. И очень даже полезно.

14 сентября 2016 г. Дмитрию Анатольевичу Медведеву исполнился 51 год. В связи с этой знаменательной датой Владимир Владимирович Путин сделал своему коллеге подарок. Это картина «В цеху» чувашского художника Николая Васильевича Овчинникова (1918–2004).

 

Президент РФ В.В. Путин вручает подарок Д.А. Медведеву — картина «В цеху» художника Овчинникова Н.В.

 

Не вижу тут никакой каверзы: мол, сегодня премьер-министр — а завтра начальник цеха. Милое внимание! По-человечески это. Николай Овчинников — достойный художник. Конечно же, не выдающийся. Так сказать — средний. Ничего обидного в данном определении нет. Многие первостатейные профессионалы работают в рамках устоявшейся традиции. Подчас трудно определить, кто автор — печать индивидуальности или вообще отсутствует, или проявлена очень слабо.

Тогда как на Романа Тыртова и Тамару Юфа эта печать положена со всей определенностью — крупно и ярко. Почему для подарка за выдающиеся заслуги перед отечеством была выбрана именно эта картина? Она вполне отвечает духу социалистического реализма. Тянет в прошлое.

Вот картина Романа Тыртова из коллекции Дональда Трампа. Трудно представить, что нечто подобное В.В. Путин презентует Д.А. Медведеву — некоторый перепад эстетических уровней у двух уважаемых президентов все же наличествует.

 

Картина Романа Тыртова из коллекции Дональда Трампа

 

Увы, ни у Тамары Юфа, ни у меня не нашлось щедрого покровителя как в лице государства, так и в лице кого-либо из паразитов-олигархов. Может, и к лучшему — душ своих не запятнали. Сегодня помянули Евгения Александровича. Он хорошо относился к нам.

Мысленно переношусь в 2008 г. Тогда произошла блестящая рокировка Путин — Медведев. Была сделана a priori обреченная на неудачу попытка выдвинуть на пост президента России Владимира Буковского. Его даже в Россию не пустили. Вот отрывок из беседы с ним — интервьюер Леонид Школьник:

— За несколько лет до своей смерти в статье «Голубой период Владимира Путина» Валерия Новодворская, светлая ей память, предположила, что именно вы написали такие строчки:

 

Эх, романтика, синий дым,

в Будапеште советские танки.

Много крови и много воды

утекло в подземелье Лубянки…

 

Так ли это, и, если так, часто ли и в каких случаях Вы переходите с прозы на поэзию?

— Нет, это не мои стихи. В наше время говорили, что их автор — поэт Иван Харабаров. Однако сам я Харабарова не знал и точно подтвердить это не могу. Сам я стихов никогда не писал, разве что несколько шутливых или пародийных.

Писать-то не писал, но поэзию обожал. Это Владимир Константинович организовал знаменитые поэтические чтения у памятника Маяковского. Я там любил толкаться в студенческую пору. И Евгений Александрович туда заглядывал. Относительно автора стихов — ошибка. Их написал Юлий Петрович Головатенко (1934–1976). Привожу полный и точный текст:

 

Эх, романтика, синий дым,

Обгоревшее сердце Данки…

Сколько крови, сколько воды

Утекло в подземелье Лубянки.

Эх, романтика, синий дым…

В Будапеште — советские танки.

Сколько крови, сколько воды

Утекло в подземелье Лубянки.

Эх, романтика, синий дым…

Наши души пошли на портянки.

Сколько крови, сколько воды

Утекло в подземелье Лубянки.

 

Это предвещает бессмертное — гениальное — безумно смелое:

 

Танки идут по Праге

в затканной крови рассвета.

Танки идут по правде,

которая не газета.

 

Танки идут по соблазнам

жить не во власти штампов.

Танки идут по солдатам,

сидящим внутри этих танков.

 

Боже мой, как это гнусно!

Боже — какое паденье!

Танки по Яну Гусу.

Пушкину и Петефи.

 

Страх — это хамства основа.

Охотнорядские хари,

вы —– это помесь Ноздрёва

и человека в футляре.

 

Совесть и честь вы попрали.

Чудищем едет брюхастым

в танках-футлярах по Праге

страх, бронированный хамством.

 

Что разбираться в мотивах

моторизованной плётки?

Чуешь, наивный Манилов,

хватку Ноздрёва на глотке?

 

Танки идут по склепам,

по тем, что еще не родились.

Чётки чиновничьих скрепок

в гусеницы превратились.

 

Разве я враг России?

Разве я не счастливым

в танки другие, родные,

тыкался носом сопливым?

 

Чем же мне жить, как прежде,

если, как будто рубанки,

танки идут по надежде,

что это — родные танки?

 

Прежде, чем я подохну,

как — мне не важно — прозван,

я обращаюсь к потомку

только с единственной просьбой.

 

Пусть надо мной — без рыданий —

просто напишут, по правде:

«Русский писатель. Раздавлен

русскими танками в Праге».

23 августа 1968 г.

 

Может, так и надо сделать — на свежей могиле. Теперь — утопическое. Обнадеживающее! О фигуре В.К. Буковского мы впромельк говорили с Евгением Александровичем в 2008 г. А если бы… А если бы Вавило — друг поэтов-скоморохов — взошел на русский трон? У меня — сослагательное наклонение. А в чудесной былине — изъявительное:

 

Заиграл Вавило во гудоцик,

А во звоньцятой во переладець,

А Кузьма з Демьяном прыпособил:

Загорелось инишьшоё цярьсво

И сгорело с краю и до краю,

Посадили тут Вавилушка на цярьсво.

Он привёз веть тут да свою матерь.

Запись А.Д. Григорьева

 

Чем Евгений Александрович не Вавило, Кузьма и Демьян в одном лице? Он был и прекрасным поэтом, и прекрасным организатором. Любил широкий размах. Ему бы годика на два вверить Россию! Мы бы сегодня дышали другим воздухом. А мой Полимусейон возвышался бы над Онего. Пустые мечты? Но в подобных грёзах и фантазиях порой намечается реальная канва будущего. Это очень важно для тех исторических моментов, когда народы и страны переживают глубокий кризис, грозящий летальным исходом. Пронесет! Поэт в России — больше, чем поэт. Иисус Христос препоручил продолжать свою миссию Святому Духу. А Евгений Александрович — Духу Поэзии. Впрочем, это одно и то же — прав Аполлон Майков:

 

Вдохновенье — дуновенье

Духа Божья!..

 

О том, какой силой захвата оно обладает, потрясающе пишет Борис Пастернак:

 

Откуда же эта печаль, Диотима?

Каким увереньем прервать забытье?

По улицам сердца из тьмы нелюдимой!

Дверь настежь! За дружбу, спасенье мое!

 

И это ли происки Мэри-арфистки,

Что рока игрою ей под руки лёг

И арфой шумит ураган аравийский,

Бессмертья, быть может, последний залог.

 

Е.А. Евтушенко в Переделкино

 

Слышите? Гул этих стихов сегодня стоит над переделкинским кладбишем.

13.04.2017

 

Последние притины

 

Мне четырнадцать лет.

Через месяц мне будет

пятнадцать.

Эти дни, как дневник.

В них читаешь,

Открыв наугад.

Борис Пастернак

 

Вернуться бы в те пятнадцать! Поэзия взяла меня в плен — и он оказался пожизненным. Евтушенко — Рождественский — Вознесенский: это были мои камертоны. От одной частоты я переходил к другой — откровенно подражая, проходил хорошую школу. Самонастраивался! Искал себя.

12 сентября 1959 г. наш достославный Лунник опустился на поверхность Селены. Линник откликнулся.

 

Люди!

Впервые рука Земли

Тронула

         чужую

                планету!

 

Это мои первые стихи. Настроенность на волну Роберта Рождественского очевидна. Линник — Лунник: этот консонанс оказался провиденциальным. Мальчишкой я взял на космическую ноту — и уверенно держу ее до сих пор.

 

Лунник — Линника. Здесь 12 сентября 1959 г. опустился Лунник Линника, положив начало моему поэтическому пути.
Сюда 18 января 2144 г. перенесут мой прах. Вот увидите!

 

Поэты-шестидесятники сформировали мой вкус. Ленинград, ул. Жуковского, д. 2: благословенный адрес! Там находился чудесный букинистический магазин — в его кассе оседали мои первые гонорары. Я покупал там поэтов Серебряного века. Они были под запретом. Очень рано я создал приватное духовное подполье. Моим кумиром стал Борис Пастернак. Очень тяжело переживал его травлю. Что-то здесь не то. Что-то не так.

Жажда справедливости — вкупе с протестным настроением: это тогда вошло — вросло — врезалось в мою мятежную душу. В 1961 г. я поступил в Литинститут. Приехав по месту учебы, сразу отправился в Переделкино — поклониться боготворимому поэту. Помню, одарил мелочью местных ребятишек, показавших мне дорогу. Вьюнош я был сентиментальный. Может, в этом была какая-то наигранность. Или рисовка. Впрочем, перед кем мне было рисоваться? Разве что перед самим собой.

Так или иначе, но я всплакнул на могиле Бориса Леонидовича. Читал вслух его стихи. Прекрасного надгробия работы Сарры Лебедевой тогда еще не существовало. Вокруг звенел и гудел широкий простор. Ныне он изуродован — убит — новостроем. Мемориальное было пространство! Следовало бы сохранить его для будущих поколений.

 

Надгробие на могиле Б.Л. Пастернака работы Лебедевой С.Д.

 

Похороны Б.Л. Пастернака

 

В поэзии я люблю настоящее. Владимир Луговской: это настоящее. В Ялте похоронено его сердце — замуровано внутрь скалы.

 

Сердце Владимира Луговского замуровано в скале в Ялте

 

Здесь, у скалы, где молодость моя

На мир ночной так жадно, так взволнованно глядела,

Дай руку — посмотри и ты, дыханье затая,

На эти серебристые края, На это мощное морское тело.

 

Памятник над прахом Владимира Луговского работы Эрнста Неизвестного

 

Над прахом поэта в Москве установлен потрясающий памятник работы Эрнста Неизвестного. Это изваяние сыграло немалую роль в укреплении моей любви к авангарду. Вот стихи Евгения Евтушенко, опубликованные в 1961 г.:

 

Ограда

В. Луговскому

 

Могила,

    ты ограблена оградой.

Ограда, отделила ты его

от грома грузовых,

    от груш,

        от града

агатовых смородин.

    От всего,

что в нем переливалось, мчалось, билось,

как искры из-под бешеных копыт.

Все это было буйный быт —

        не бытность.

И битвы —

    это тоже было быт.

Был хряск рессор

    и взрывы конских храпов,

покой прудов

    и сталкиванье льдов,

азарт базаров

    и сохранность храмов,

прибой садов

    и груды городов.

Подарок — делать созданный подарки,

камнями и корнями покорён,

он, словно странник, проходил по давке

из-за кормов и крошечных корон.

Он шел,

    другим оставив суетиться.

Крепка была походка и легка

серебряноголового артиста

со смуглыми щеками моряка.

Пушкинианец, вольно и велико

он и у тяжких горестей в кольце

был как большая детская улыбка

у мученика века на лице.

И знаю я — та тихая могила

не пристань для печальных чьих-то лиц.

Она навек неистово магнитна

для мальчиков, цветов, семян и птиц.

Могила,

    ты ограблена оградой,

но видел я в осенней тишине:

там две сосны растут, как сестры, рядом —

одна в ограде и другая вне.

И непреоборимыми рывками,

ограду обвиняя в воровстве,

та, что в ограде, тянется руками

к не огражденной от людей сестре.

Не помешать ей никакою рубкой!

Обрубят ветви —

    отрастут опять.

И кажется мне —

    это его руки

людей и сосны тянутся обнять.

Всех тех, кто жил, как он, другим наградой,

от горестей земных, земных отрад

не отгородишь никакой оградой.

На свете нет еще таких оград.

1961

Почитав стихи в журнале «Юность», я был смущен и озадачен. Как так? Ведь нет никаких сомнений, что тут описывается могила Бориса Пастернака — это однозначно. Да, мистификация. Благородная — чистейшая по намерениям — мистификация. Прямое посвящение опальному поэту? Цензура, конечно же, зарубит! Вот почему автор «Ограды» — с разрешения и благословения Майи Леонидовны Луговской, вдовы бровеносца — сделал такой необычный ход. Это история. Ее причудливые извороты. Сегодня прах Евгения Александровича Евтушенко упокоится рядом с прахом Бориса Леонидовича Пастернака.

11.04.2017

 

Лихие девяностые

 

Эти книги Евгений Александрович издал в трудное для России время. За свой счет! Тиражи по 1000 экз. Резкий контраст с огромными тиражами советской эпохи говорит сам за себя. Все ломалось — рушилось — падало. Но поэт вкалывал как всегда. Бурлачил на холоднющей Лете — шел против ее течения — спасал культуру от амнезии.

Евгений Александрович был человеком невероятной душевной щедрости. Как он радовался концу моей холостяцкой жизни! Наташа обаяла его. Скажем точнее: привела в восторг. Он подарил ей «Стихи о любви» с такой надписью: «Дорогой Наташе — великой русской женщине — с нежностью и уважением». 2009. Евг. Евтушенко.

А я удостоился вот какого автографа на редчайшей, эксклюзивной — роскошно изданной друзьями поэта крохотным тиражом — книге «Дай Бог»: «Дорогому Юре Линнику, превратившему жизнь свою в лирику». Евг. Евтушенко.

10.04.2017

Обложки книг Евтушенко Е.А. Бог бывает всеми нами… и Поздние слезы

 

Дарственная надпись: Дорогому Юрию Линнику с братским чувством. Евг. Евтушенко; Юра, тебе с благодарностью за дружбу. Евг. Евтушенко. 2007

 

Евгений Евтушенко. Стихи о любви. Надпись: Дорогой Наташе — великой русской женщине — с нежностью и уважением. Евг. Евтушенко. 2009

 

Ю.В. Линник и Е.А. Евтушенко в Петрозаводске. 2009